Николай Федорович Тарасенко

Творим или творится с нами? Подтаивают годы, тают... Творим или творится с нами? Нам жребии не выпадают, мы их вытаскиваем сами. Николай Тарасенко Литературный портрет хорошо мне знакомого писателя, даже, можно сказать, друга... Но что же я скажу нового, чего бы не мог знать до меня любой читающий или хотя бы просматривающий нынешнюю литературу? В самом деле, из романа Николая Тарасенко «Капризы Фатума» можно узнать, что родился поэт в Симферополе, 25 октября 1919 года, 7 ноября по новому стилю — вторая годовщина Октябрьской революции, а в Крыму еще Врангель; что отец ушел на гражданскую, а мама — в «Дом охраны материнства и младенчества», был такой в Симферополе. Нас много приютилось в том дому, недоедая с самого рожденья, за право жить цеплялись, как растенья, в пороховом и выхлопному дыму. Рассказано, что окончил Алуштинский медрабфак и поступил в Симферопольский пединститут, на факультет русского языка и литературы, и что с третьего курса неожиданно он перевелся в Севастопольское Военно-морское училище Береговой обороны, где и встретил начало войны и все с нею связанное... Поэт признается также в некоем фатализме, когда судьбу определяет не собственная воля (не только она), но и фатальное Стечение Обстоятельств, и даже подкрепляет мысль таким вот сопоставлением событий своей жизни: «...не устройся я в паровозное депо, не имел бы бесплатный билет железнодорожника, а значит, не побывал на родине Маяковского, в грузинском Багдада, не набрался бы неожиданных впечатлений и не сочинил приличный цикл стихов "Багдадские небеса" со ступенчатой, естественно, "ломаной" строкой, бывшей уже не в моде и даже в немилости; с переездом во Владимир, (тоже стечение обстоятельств) не пришла бы в голову мысль послать свои "Багдадские небеса" Николаю Николаевичу Асееву, и не получил бы от него приглашение познакомиться; и не было бы встреч со старшими "шестидесятниками" - Борисом Слуцким, Леонидом Мартыновым... А мои "областные" рекомендации в приемную комиссию не подкрепились бы еще тремя, решающими — Николая Асеева, Бориса Слуцкого, Василия Федорова... Здесь и закончилась многоходовка Фатума, принятием меня в Союз писателей РСФСР... И только сегодня, прокручивая свою магнитную запись наоборот, от сумерек к рассвету, связал события». Так что же осталось добавить к сказанному? Очевидно, свои личные впечатления. Беседы, интервью для души, встречи, а их было немало. Я и раньше знал поэзию Николая Тарасенко по его сборникам. Отрывочно. Меня привлекали гармоничные строки, например, о растениях Крыма, в минорной тональности: За городом заря вечерняя, не греют поздние лучи. Лечи меня, трава лечебная, и нелечебная, лечи. Или о цветках ядовитых, со вторым смыслом: Болиголов походит на укроп, отрава притворяется приправой, божится правдой—маткою поклеп, худая слава смотрит доброй славой... И вот оказалось, автор живет в Севастополе! Узнаю адрес, чуть ли не засекреченный. Телефона нет. Поднимаюсь на Красную Горку, по лестнице в триста ступенек. «Где тут живет писатель?» Пожимают плечами. Нахожу дом под шифером, в ряду таких же утопающих в зеленя домиков. Вот и хозяин. Выше среднего роста и возраста. Выражение лица — как на этом портрете: вопрошающая полуулыбка: «Чем, дескать, обязан?» Я представился. В ответ слышу: «Буду обращаться к тебе "на ты". Мне так удобнее. Иначе — официальщина, здесь она ни к чему». Выяснилось, что Николай Федорович уже шесть лет как в этом доме, шесть лет в Севастополе, и никакой беготни по редакциям, ни встреч, ни контактов. Невероятно! А почему, собственно, невероятно? Нынешние безгонорарные публикации для писателя — это, конечно, черт знает что. Но есть в его отшельничестве и черта характера, знание писательских судеб. Когда читаешь начало его «Кредо»: Как одиночный злак среди развалин, я защищен безвестностью своей... чувствуешь, что здесь не «литературный прием», а сама жизнь: Все это значит, быт мой минимален, врагов не множит, не манит гостей. Но от событий перестроечных, вижу, не уклоняется, своя у него оценка на все. Уношу с собой несколько его машинописных статей («Чванливый пир элиты», «Нами пришлось пожертвовать» и др.) с намерением напечатать, где можно. Другая встреча. «Как журналист, все ищешь невероятного? — спрашивает. — Хочешь, расскажу, как я был одно время настоящим писателем? В начале шестидесятых, в Москве, узнал, что армянские ученые занялись улавливанием солнечной энергии. Дай, думаю, попрошусь в командировку... Сочинил красноречивый запрос на имя Бабаевского, Семена Петровича, члена правления, писателя еще более «настоящего». Помнишь, из пародии: "Бабоньки, бабаевоньки..." Да ты этого и не можешь знать, оно — про другое царствие. В этом месте Николай Федорович прервал свой рассказ. Он, наверное, мысленно оказался в том времени. — И что ты думаешь? Выдали командировку на месяц, в Армянскую ССР. Пятерка в сутки, на любую гостиницу и любой прокорм — какое внимание и удача! Не самолетом, конечно, пассажирским вагоном потряхивало, зато еду в страну красочную, потрясающе непохожую. Не то что Европа, до последнего жеста просчитанная, изъеложенная туристскими группами с круглосуточным сервисом... Название, что туристы. А тут — один! Прогулялся на Севан-озеро, отведал форели, а ночевать подался в Эчмиадзин, откуда видны оба Арарата, большой и малый, как с этикетки армянского коньяка. Место пограничное, ночью побеспокоили, сверив лицо с фотокарточкой, а внушительная, на авторитетном бланке командировочная бумага вообще сняла все подозрения, и я прожил там что-то с неделю. Я гляжу в тебя, Арарат, Ты вершина времен и граница. Глаз прищурю, а щеки горят, — Собрал посылку с экзотическими плодами, — сказал Николай Федорович, — и отправил авиапочтой в Москву, Николаю Николаевичу Асееву, моему покровителю, на что он позже в письме заметил: "Что это вы гранатами бросаетесь?" — Много было всего. Отчитался за командировку статьей "Алюминиевые цветы пьют солнце". И все дела. Дальше — снова родной наш фотогеничный полуостров. Досмотреть этот сон, речку с грецким орехом, отраженную эхом. Сговорились с Николаем Федоровичем Тарасенко съездить к нам в Балаклаву. Ползем а гору небольшой группкой. Довольно круто, с обрывчиками, но все знакомое. Добрались. — Ну как? — спрашиваю. — Оказывается, они скорей серые... А у меня: «Две темных скалы, по которым ступал Одиссей... Впрочем, какое освещение. Да и время суток. И вообще — Время... «Потрогать, приблизиться, к вечности вдруг прикоснуться»... Устроились над обрывчиком, передохнуть. Самое время, пока момент, еще поспрашивать. — Ваше отношение к жанру фантастики? — Представь себе. Сочинил роман «За чертой Парфенона». Опять же на эллинской подоснове. Фантастика, праздник воображенья... Ведь создаешь мир, которого нет, но мог быть! А мог и не быть, если бы не мои свидетельства... Один мой приятель, фантаст-прозаик, признавался: «Знаешь, Коля, когда я пишу, я чувствую себя Богом...» У меня, конечно, до этого не доходило, но радость созидания присутствует постоянно. Водишь пером, но диктует не память, а воображение, и все время спрашиваешь себя: а так ли, по законам своего мира, действует придуманный человечек? Сочинять фантастику — большое, кроме всего прочего, удовольствие. И читается легко. Николай Федорович задумался. Окинул взглядом шатнувшееся внизу море, мыс Айя вдали. — Вообще-то я никогда и ничего не сочинял натужно, под давлением Обстоятельств — подвел он итог. — Удавалось лишь то, что выглядело игрой, озорством, что работалось вроде бы не всерьез, не для общественной пользы, а для собственного умиротворения. Еще встреча. Сразу после романа «Месть эллинки», напечатанного в альманахе «Севастополь». В романе со многими, к слову, стихотворными эпиграфами, ярко проявились такие свойства личности автора как чувство юмора, пристрастие к истории Крыма времен античности и, в третьих, логика. Она помогла ему по-иному взглянуть на единственное свидетельство о Гикии — сочинение императора Константина Багрянородного. Но это — Проза. — А что Вас, Николай Федорович, особенно привлекает в поэзии? — Если коротко: эстетика Слова. Радость почувствовать, как неповторимо выстраивается оно рядом с другими. Его внешняя гармоничность и внутренний смысл. Спаситель наш верный, ирония, губишь ты нас. — Бессодержательной формы, думаю, не бывает, — сказанное собеседник подтвердил энергичным жестом. — Бесформенного содержания — сколько угодно. Да ведь и язык—то бывает всякий. Язык торговли: «Бомбажные банки актируются и реализации не подлежат». Мысль верная, но из такого языка стихотворной строчки не сделать. Об этом можно до бесконечности. У Слова власть над поэтом. Оно не даст отмахнуться от сигналов всеобщей жизни. Еще вникаю в суть вопросов, еще тревожу жизнь свою, еще, как давних дней философ, злым духам противостою. — Ну и что, Николай Федорович, злые духи? Они — что? Отступают? — Да нет. У них своя философия: «Вы умны? Почему же вы не богаты?» И цели тоже свои. Но противостоять все равно необходимо. Иначе пойдет сползание, и начинаешь не различать тонкую перегородку между добром и злом. Вот и твоя журналистика — разве не противостояние? Своими, конечно, средствами, но все же. Так то, мой друг. Что до меня... Навсегда в моих снах, и праздных и творческих, прозрачная тень Эллады лежит на пейзажах Крыма. Александр Калько. «Призвание», г.Владимир, кн.изд., 1959; «С аттестатом зрелости», г.Владимир, кн.изд., 1959; «Сердцем и памятью», М., изд.«Сов.Россия», 1960; «Скорость», М., «Советский писатель», 1964; «Синее солнце», М, Ярославль, кн.изд., 1965; «Синь-море», Симферополь, изд.«Таврия», 1967; «Свечение», , Симферополь, изд.«Таврия», 1969; Проза. «Прокамия», Киев, изд.«Радяньский письменник», 1969; «Светотень», Симферополь, изд.«Таврия», 1973; «Скифское эхо», М., изд.«Молодая гвардия», 1974; «Солнцеворот», Симферополь, изд.«Таврия», 1974; «Сердцебиение», Киев, изд.«Радяньский письменник», 1975; «Киммерийские маки», М., изд.«Советский писатель», 1977; «Однажды надобно влюбиться», Симферополь, изд.«Таврия», 1977; «Дом Грина», Симферополь, изд.«Таврия», 1979; «Силуэты», Симферополь, изд.«Таврия», 1982; «Пятилучье», Киев, изд.«Днипро», 1986; «Предгорье», Симферополь, изд.«Таврия», 1987; «Звезды и тернии», Симферополь, изд.«Таврия», 1989. Избранное; «За чертой Парфенона», Киев, изд.«Украинський письменник», 1992; «Капризы Фатума», роман. Севастополь, изд.«ЭКОСИ-Гидрофизика», 1999. Небольшой роман «Месть эллинки», его интонация и смысл характерны также для книги в целом: "За чертой Парфенона", "Найти двойника", "Роботизация Гоморры", "Прокамия" и др., с фантастикой. Место и время действия - Эллада классической эпохи, также и Крым, уже наш с вами, в прослойках минувшего. Объем книги 10 - 15 печ.листов.