Поэт единственной любви и автор тысячи горилок

Вот уже почти тридцать лет, как я во Львове. Но город так и не стал родным, да и местный язык по-прежнему режет ухо. До сих пор воспринимаю Львов, как место ссылки. Во Львов я приехал в 1974, поступив в аспирантуру коммерческой академии, тога торгово-экономического института. Так как я технолог от Бога, а товаровед никудышный, вместо того, чтобы проводить товароведные исследования и давать товароведную оценку вначале маргаринам, а затем ветчинным консервам, стал разрабатывать новые виды этих маргаринов и консервов, технологи для их изготовления. Если с маргаринами не нашёл понимания в верхах (мои маргарины типа нынешних Финнеи или Рамы нужно было делать на маслозаводах (из свежеотсепарированного обрата делались искусственные сливки, обрабатываемые в дальнейшем по стандартным технологиям производства масла), что считалось фальсификацией), то мои ветчинные консервы разрешили внедрять на экспериментальном заводе ВНИИМПА (там делали консервы для космонавтов) и на Раменском мясоперерабатывающем предприятии Кремлевского райпотребсоюза. Вот за передачу на Запад своих технологических разработок, по которым делали ветчинные консервы для Политбюро ЦК КПСС, и сослали меня обратно во Львов. Сослали младшим научным сотрудником, без надежды на повышение и на защиту давно написанной диссертации. Десять лет ютился с семьёй в студенческом общежитии с регулярными посещениями участкового, выясняющего, почему нет прописки. Только после запрета ком.партии ректорат решился, наконец, дать квартиру. Одновременно „студенческое братство” потребовало, чтобы я или перешел на украинский язык, или покинул институт. Предпочел покинуть вуз, чем переходить на язык, который только местным кажется украинским. Организовал агроконсорциум при местном агроуниверситете. Ставил безотходные сельхозперерабатывающие цеха по колхозам. В 1996 колхозы ликвидировали, консорциум обанкротился и пришлось создавать собственный неприбыльный аграрно-инжиниринговый центр, обслуживающий фермеров и новые агроформирования. Работы выполнял в штате Заказчиков. За пол года перед тем, как исполнилось 60, вернулся в институт и в положенный срок вышел на пенсию. Увы, наш коррумпированный Пенсионный фонд нашел, что мне научная пенсия не положена. Куда бы не обращался, доказывая, что чиновники ПФУ фальсифицируют документы, перевирают факты, все жалобы возвращались к тем же чиновникам. Право на научную пенсию получил только после обращения в Европейский суд. Но к тому времени умер бывший директор агроконсорциума, зав.лаборатории торгово-экономического института эмигрировал в США и возобновить справки о зарплате, «утерянные в пенсионном фонде», стало не возможно. Так что, нет у меня больше будущего. Осталось только прошлое. Вот и предоставлю Вам толику из того прошлого. Детство мое проходило в ежевечерних рассказах о Предках, об их ближайших друзьях, о друзьях Шевченко. Разными были эти предки и их друзья в рассказах моих бабушек, последних представительниц когда-то могущественных родов Белозерских - Вербицких-Антиохов - Голицыных - Дорошенко - Кулешов - Марковичей - Рашевских. Увы, я даже не имею права считаться членом их Рода - Род российский передаётся по отцу. Мой отец - доктор исторических наук Василий Трофимович Сиротенко, учёный медиевист с мировым именем (тот самый майор красной Армии, который спас когда-то нынешнего Папу Римского от ссылки в Сибирь), дальше деда Афанасия, подрядчика-архитектора, погибшего на 108 году жизни при строительстве очередной церкви, никого не знает. Да и о своем деде Афанасии знает только то, что за свою долгую жизнь тот поставил больше сотни деревянных церквей по всей Украине, а когда погиб, то кассир и бухгалтер украли все деньги, оставив его семью без копейки… Конечно, я напишу и об отце, но не он меня растил, не он меня воспитывал. Так что в первую очередь отдаю долг моей бабушке - Евгении Львовне Вербицкой-Кулешовой, заменившей мне и мать, и отца. И таким же одиноким бабушкам - Марии Вербицкой-Раковой и Вере Вербицкой-Вороной. Моего деда расстреляли вместе с заложниками, представителями бывшего высшего общества, в 1922. Мужа бабушки Веры, первого переводчика «Интернационала» Николая Вороного и её сына, автора марша физкультурников (Чтобы тело и душа были молоды) и лётного марша (Всё выше, и выше, и выше) Марка Вороного расстреляли в проклятые тридцатые. Знаменитый российский художник Раков женился на Марии Вербицкой на Колыме. Там она родила ему 5 детей. Но с Колымы в Чернигов вернулась она одна… Все мои бабушки в молодости получили прекрасное образование - после гимназии учились на Бестужевских курсах. Бабушка Женя, например, была любимицей у знаменитого Михаила Ивановича Туган-Барановского, преподававшего там. Но всё прекрасное у них ушло вместе с молодостью, которую оборвал октябрьский переворот. Бабушка Вера работала где-то секретарем-машинисткой, по ночам, чтобы заработать на многочисленных племянников, перепечатывала на машинке рассказы местным литераторам. Рассказывала им, как за нею ухаживали Винниченко и Маяковский, как её ревновала сама Анна Ахматова. Бабушка Мария, самая младшая из Вербицких, сидела с детьми. В те времена пособие на 5 детей были на порядок выше нынешних. Моя бабушка снимала комнату у своей золовки в большом доме, который выстроил когда-то Пантелеймон Кулеш для своего племянника, сделав его приёмным сыном. Как и заведено на Украине, отношения с ближайшими родственниками были натянутыми, так что вечера проводили мы с Вербицкими. Собирались мы все за огромным ещё прадедовским столом, в центре которого стоял пузатый медный самовар с медалями, и пили чай с блюдечка, вприкуску с голубым колотым сахаром. До сих пор вспоминаю эти искрящиеся голубые конусы сахара, от которых бабушки специальными щипцами откалывали кусочки. Помню пьянящий аромат этого, напоённого травами чая. Помню бесконечные рассказы бабушек о предках и их друзьях. Это смешно, своих сослуживцев 90-х годов, своих преподавателей и соучеников по институту - забыл. Тот огромный стол с пузатым самоваром, те голубые конусы сахара, те рассказы-исповеди - помню, как будто это было вчера… У каждой из бабушек был любимым свой герой. Бабушка Вера была без ума от Якова де Бальмена. Красавца, в которого были влюблены все девушки высшего света, но вот на возлюбленной он так и не смог жениться. Всех интриговала тайна, из-за которой его крестная Волховская (кстати, это именно та «Старенька маты», любимица Тараса Шевченко, которую он вспоминал в ссылке), под угрозой проклятия отказала ему в женитьбе на Сонечке Вишневской. Моя бабушка не любила де Бальменов, помня, что это Маня де Бальмен была первой, с кого начались измены Пантелеймона Кулеша. Её любимцем был баснописец Леонид Глебов, у которого в раннем детстве она сидела на коленях, слушая сказки «дедушки Кенаря». А вот у тёти Муси любимчиком был певец единственной любви и автор тысячи горилок - Виктор Забила. Она даже у бабушки переписала рецепты его целебных настоек. Лечилась сама, и лечила детей теми настойками. Бабушке те рецепты перешли вместе с тремя свитками рукописей Забилы от её бабушки, мамы-Саши Билозерской (для нынешних - жены Кулеша, писательницы Ганны Барвинок). Вот об этом Викторе Забиле, больше всех повлиявшем на мою судьбу и расскажу Вам. Это благодаря его объёмному свитку с рецептурами горилок и настоек я, после того как пришлось распроститься с надеждой не то, что на золотую, а и на серебряную медаль (написал в сочинении на вольную тему на выпускном экзамене о романе Шевченко с Ганной Закревской и их дочери Софии, за что поставили кол по украинскому, и перечеркнули дорогу в университет), без проблем поступил в Киевский технологический институт пищевой промышленности. Конкурс в те времена был 7 человек на место, я набрал конкурсные 23 балла, а бабушка для надежности показала зав. кафедрой бродильных производств проф. Мальцеву ту заветную тетрадку рецептур, обещав отдать ее мне на 3 курсе. Конкурс я прошел… Да и как было не пройти, ведь в той Тетрадке было рецептуры почти 1000 перваков, настоек и наливок. Наша же промышленность в те времена знала не более ста рецептур… Не хотел бы только, чтобы вы узнали Виктора Забилу лишь как автора-зачинателя нашей ликероводочной промышленности. Прежде всего, он был побратимом Шевченко и его предшественником в украинской поэзии. Да, именно Забила, а не Кулеш или Гребинка был его предшественником, принявшим из рук великого Котляревского украинскую кобзу… В конце тридцатых годов, когда еще Тарас не определился, кем он будет - Художником или Поэтом, романсы Глинки на слова Забилы пела вся Украина. Пела, от бедолаги крепостного до заможных панов. Да и сейчас поет. Ведь это он написал слова: «Гуде витер вельмы в поли, гудэ лис ламае / козачэнько молоденькый долю проклынае» и «Не щебэчи соловейко». Так кто же был этот, по словам Ивана Франко «Первоцвет украинской поэзии», побратим самого Тараса Шевченко, автор всех наших горилок? Как ни странно, у вчерашнего крепостного Тараса Шевченко побратимами были аристократы, да еще и иностранных корней. Как Вася Штенберг, как Яков де Бальмен… Виктору Забиле также приписывали, что род его ведет начало от итальянского архитектора, выписанного Иваном Грозным для строительства кремлевских укреплений. Увы, не верьте знаменитому словарю Брокгауза и Эфрона! Да, на черниговщине и полтавщине, действительно, в дворянских книгах числится многочисленное потомство Рода Зебелло. Но предком Виктора Забилы был управитель королевских владений на борзенщине Петр Михайлович Забила, перешедший в 1848 году на сторону Хмельницкого. Умер он в чине генерального обозного (высший чин после гетманского) в 1689 году, имея 109 лет отроду. Все его потомки были сотниками, полковниками, а после ликвидации козаччины, судьями и чиновниками. Все, кроме отца Виктора, отличались завидным долголетием. Отец Виктора - Николай Карпович, борзнянский судья, женился на внучке самого гетмана Полуботько - Надежде Рыбе, принесшей ему в приданное сотню крепостных и 400 десятин земли (десятина равна 1.025 га). Был у борзнянского судьи один грех. Унаследовав от отца винокурню, он полюбил изготавливать и дегустировать всяческие перваки и настойки. Родила жена ему трех сыновей, а когда она была беременна дочкою, зимою 1809 года, Николай Карпович так надегустировался тех настоек, что не дошел 100 метров до дому и так и замерз, занесенный метелью… Молодая вдова, родившая через несколько месяцев дочку, осталась одна, с четырьмя малыми детьми на руках. Женщине, привыкшей к тому, что вначале всем командовали родители, а затем - муж, трудно было вести самой хозяйство. Доверилась управляющим. Что не разворовали те управляющие, разграбили наполеоновские войска. Не за что было даже обучать детей. Благо, она сама была грамотной и смогла всех их обучить грамоте. Но в те времена обязанностью дворянина было служить. А для того, чтобы иметь право служить, надо было закончить гимназию. Когда Виктору исполнилось 12 лет, вся родня взбунтовалась и заставила Надежду отдать сына в Московскую четырехклассную губернскую гимназию. Почему в Московскую, ведь рядом в Нежине была одна из лучших в империи гимназий, равноценная университету? Да потому, что ее директор Нестор Кукольник посчитал сына разорившейся вдовы недостойным его заведения. Лишь после смерти Кукольника вдова смогла перевести сына в Нежин. В 1822 г стал он учеником 3 класса первого периода (всего в гимназии было 3 периода по 3 года обучения и выпускники ее получали аттестат, равноценный университетскому диплому.) Не очень то гостеприимно встретили гимназисты полунищего «москаля». В классе верховенствовали сын Кукольника Нестор, Петя Мартос, Платон Закревский, братья Лукашевичи… Они могли себе позволить все, даже запереть надзирателя в туалете или вытолкать его вечером взашей из проверяемой спальни пансионата. (Со временем, уже при Николае I, они все загремят по делу о «вольнодумстве и заговоре в Нежинской гимназии») Посадили его за парту рядом с таким же бедняком-изгоем Николаем Яновским.