Я был поэтом, умру поэтом… - Поэзия - Литературная страница

Я был поэтом, умру поэтом… Николай Шипилов – автор нескольких романов и многих сборников рассказов, лауреат многих литературных премий, а также лауреат конкурса "Песня-98" за песню "После бала"... Объездил с концертами всю страну. Песни Коли звучали на бардовских фестивалях и в больших концертных залах, в воинских частях, на палубах военных кораблей и даже в космосе (шипиловскую кассету брали с собой космонавты на станцию «Союз» )... Он создал всенародно любымие бардовские «хиты» «После бала», «Шикотан», «Пехота», «Дурак и дурнушка» и еще около 200 песен и баллад... Нет родины милей, Взмахни, душа, крылами, Прекраснейших небес, Синеющих над нами. Всему придет пора: и завтра, и вчера. Там, за рекой — река, А за горой — гора, И сизый прах костра, И эта кровь из вены. Цветы Два некрупных овала, А дальше она карандаш целовала, Вела лепестки, Чуть играя плечом. От близкой бумаги, Терла виски. Отличные маки! А если не маки? А если не маки, Тогда васильки. Пригорало все брашно, Летела к плите. И мне было тоже воистину страшно, Я детскою тенью за нею летел... В окне вечерело, И стекла замшели, И волки блуждали у наших ворот. Химический рот... Цветы рисовала... Никогда не бывало, Какие цветут-расцветают в раю, Где тихо баюкают маму мою. Слепой Искрили провода, и свет мигал опасный, Но ласковая печь струила теплоту. Февраль… Мой генерал, родитель мой прекрасный Задумчиво глядит на алую плиту. «Не бойся, – говорит, – зажжем с тобой лучину, Так много не читай, не порть себе глаза… Вот вырастешь большой – найдем тебе дивчину. Зачем ты ей слепой?» – так батюшка сказал. И тем навеял сон. Спокойно в доме стало. И не пересказать, как на краю села Свистели все ветра, но печь светила ало И таракан шуршал клеенкою стола. … Но нет, я не спасен от слепоты житейской. Хоть и глаза остры, хоть вижу явь и сны, Но так повеет вдруг теплом воды летейской, Что впору не доплыть до будущей весны. И лишь сердечный взор уже не ошибется, Но поздно! Позади и выбор, и порог, И дым чужой печи, что в небо тихо вьется, Вальс Прошла золотая пора, Забылись балы и парады, И те, кому были мы рады, Не встретятся по вечерам. И память тревожит, стоит На самом краю пробужденья. Глаза окружают мои. То снится, что умер Денис   То мама из прошлого века, То падающий альпинист,   Кружась, как засохшая ветка…   Все прожито, и, Боже мой – О лица, чужие зимой, А летом – о милые лица. Над серым полотнищем буден. К чужим и недобрым уйдут, С хорошей улыбкой с утра, Аккордами старых романсов. 1970-е, конец Как   похожи   ваши   голоса, Как похожи волосы и руки! От случайной встречи до разлуки? Как похожа ты на сны мои, Где восторг и боль чередовались! По веленью первому весны. Жаль, мое именье – три шага, Пес издох от грусти по былому, Крепостные пропили солому, Конь уходит под седло врага. Голос твой на грани дня и ночи. Среди всех   я слышал твой один, Словно бы читая между строчек. Как он рвал тугую серость лет, Как лечил меня от наваждений! Как похожи наши голоса, Как они сливались воедино! Без любовных гроз, без Господина? Жаль, мое именье – три сосны, В них плутать – великая забава. Как похожа ты на чью-то славу, На мои несбывшиеся сны! Эмигрант                               О.Поплавской Я эмигрант своей Отчизны, День, год, и десять лет, и двести. Жизнь все причудливей, капризней К цели летит, а я на месте. Вещи – портфель, да две котомки. Вещие сны ночами дразнят. Я – эмигрант со станом тонким. Ты мне и Родина, и праздник. Как нас крутила, как вертела Два потерявших силу тела, Двух эмигрантов из совдепа! Окна чужих домов манили, Стены чужих домов не грели. Но мы себе не изменили, Шли мы, гребли к заветной цели. Два эмигранта, два изгоя, Шли мы без отдыха из боя, Родина, выручи однажды! Господи, не дай меня в трату Милой отчизны эмигранта. 1980-е, начало                                              М.Д. Там рыбы на деревьях гнезда вьют, Вода идет в садовые калитки. Со звоном, переплавленным на слитки. Прощай, моя земля… Под гнетом вод Кладбищам нет уже ни гроз, ни молний. Кресты, что потеряли небосвод, Еще темнее стали и безмолвней. И становлюсь чужим я сам себе, И сам себя уже не понимаю! Прощай, земля… Из многих бед — Тебе досталось худшее. Я знаю… И мертвых предков крик — как зов: спаси! Так в рудниках живые Бога молят, Так стали дном морским поля Руси, Ее дворы, ее былые боли. Там рыба на деревьях вьет гнездо. А избам не рвануть на горле ворот. Так смотрит сумасшедший из-за шторы. Уняжной опальной в черном каземате. Прощай, моя земля… Под шалью вод Ты мной отпета, ласковая Мати… ФУТБОЛ — Ко-о-ля! Ко-о-ля! — Над полем футбольным. — До-о-мой! — Я, что ли? — Ты, кто же… Нет. Сейчас подают угловой, Я забью этот гол головой. Боже! Пусть другие поймут, как я ловок в игре, Только Ты помоги, если есть!.. Подающий так долго стоит на бугре, Словно горец, затеявший месть… Разбежался. Удар! Я толкаюсь левшой И лечу я к мячу, я к мячу. А он скользом прошел. —   Коля! Ко-о-ля, домой! — Не хочу. Пацаны, почему вы не выдали пас? Бегу: вот он, мяч. Скажут после: команду он все-таки спас, Ну, послушайся, ну, пронырни через лес Бледных ног, облупившихся спин, Обошли. Вот штрафная и пин-н-н- Аю! Ау-у! Повалился в траву. Голос волосом тоненьким: «Го-о-л!» … Ну чего ты ревешь? Ну чего я реву? — Коля-а! Коля-а! — над волей, — Бегом! Нет. Я знаю, мне надо усилить удар. Есть уменье, а сила мала. Если так буду бить, то вовек, никогда Вот и солнечный глянец на речке потух, И, помахивая сумой, Посинел, мол, застыл И дрожишь, как осиновый лист. Ну, вставай. Если мяч улетит за кусты, Я поверю, что ты — футболист. Я встаю. Легкость пуха и сила баллист. Разбегаюсь. Удар! Ничего, подрастай, футболист… Я туфли починю, Одежду залатаю, Около иглы. Осень золотая, Задевая юбками за углы. Кто там, весь израненный? Синие глаза? Это утро раннее, Где мои желания, Где азарт? Жизнь теряет смысл, Когда уходят близкие. Кто ты, в этом зеркале, Из каких краев? Польское, английское, Русское, французское, Но твое? Осень – мой приют, Родина прощальная, Осень мне жена, сестра Осень верный друг. По ветру. Юная очей листва, Зеркала осколочек, Груз прожитых дней? Бог тебя прости, Милое отечество, Люди, будьте бдительны, А впрочем, Я ж туфли починю, Одежду залатаю, Около иглы. Осень золотая,   ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИСТОРИИ Тех городов, что знали славу; На чистых черных лошадях, Которые забыли травы, Те, кто бодрил коней горячих И в блеске сабельных клинков, И от любви, и по уставу. Нет места слабому вояке, Глухому, хилому, слепцу, Что знать не знает цену драке, Глухой на битву позовет, Слепому — памятник за это, Народа — каменную славу, Не из любви, а по уставу. Мой друг   походный пистолет. Сестра — саперная лопатка. Где десять строк, где восемь строчек, Чем звук разрыва за спиной, Чем посвист пули ледяной, Чем вспышки пулеметных точек, Чем драка с кровью и слюной. То глубина Афганистана, То Грозный или Карабах, То эти «черные тюльпаны», Из-за любви, не по уставу. В поселках, весях, городах, Что знали времена похуже, В подростке, юноше и муже. Да, мы воинственные, злые И в дни побед своих былые, Имели все же Сталинград. Но вот опять взяты в тиски, Да прибавляем в мир тоски. — я это помню до сих пор. Уже в себе не признаю, А только циника и труса, Что предал родину свою. Я пью за Ваню-дурака. Живу по новому уставу. ПРО ВАНЮ Неизменно дружелюбен до поры, Он выходить, он проходит, он исчез И ему лишь бы добраться до норы, Выпить рюмочку да клюнуть кислых щец. А уж кто ему родня, кто сват, кто кум — Лишь бы рядом не ходил да не мычал, Когда ляжешь, подперев рукой щеку, — Ничего б вокруг себя не замечал. Он и в городе услышит соловья, И в деревне вспомнит, как их там, битлов, Отличает, как Наташек от Петров. Он не сунет, парень, пальца в кипяток, На железо плюнет: как, не горячо? У него в шкафу не семеро порток, Вот лежит он, подперев рукой щеку, Он про Сталина вспомянет, про Хруща. Говорит жена: — Сходи, мол на реку! Вот доходит он умом до Горбача, Ох и дал бы он по гайке Горбачу! Помечтает пять минут — и восстает, И на реку — надо рыбы наимать. Ту, которую певала его мать. Надо, Ваня, надо детушек питать. С утречка сходить со старшим по грибы. Их дешевле прокормить да воспитать, Как подумаешь, почем сейчас гробы…                                       Т.Д. Был ли я птицей? Не скажет никто. Был ли я волком из леса? Помню, носил дорогое пальто У радости мелкого беса. Был ли убогим? Не скажет никто. Может быть: помнят иные, Как я продал дорогое пальто, Пропил пальтишко, родные. Так научился молиться. Был ли я черным монахом в миру? Был ли лукавым пострелом? Гостем ли званым на этом пиру, Что называется телом? Долго любил и любить не устал, И от любви умирая, Понял страдания Иисуса Христа, Понял, что нет ему края. Долгой, ненастной, бездомной зимой Молвила тихая: «Ангел ты мой, Ангел мой, сжитый со свету…». Был ли я птицей? Не знает никто; Волком, собакой ли драной? Только купил дорогое пальто, Чтобы встречаться с Татьяной. — Ангел ты мой, — говорит мне она… Неугасимо горит лампада в соборном храме! Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме! В соборном храме Ксиропотама поют монахи. Поют монахи – ты слышишь, мама? – в священном страхе. Паникадило и круглый хорос, орлы двуглавы… Неугасимо горит лампада, горит, качаясь… Когда то было? Младая поросль в зените славы С утра – ко храму, твердя молитву, в пути встречаясь. Никто не ведал, никто не видел – плескалось масло, Оно плескалось, переливалось, не зная края. И следом – беды, как те акриды, и солнце гасло, И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя. Изогнут хорос, как знак вопроса, под гнетом мессы. Младую поросль секут покосы – играют бесы. О, как мы слепы, людское стадо! Но всяк ругает То – ясно солнце, то – сине море, вино ли, хлеб ли. Кто ж наделяет огнем лампаду? Кто возжигает? Поют монахи.…Поют монахи… Коль слеп, так слушай. Запрись дыханье, утишись сердце – Дух Свят здесь дышит. Святые горы, святые хоры, святые души Не слышит разум. Не слышит сердце. Ничто не слышит… Горят усадьбы, как в пекле ада – ребенок замер. Гуляют свадьбы. Плюются в небо – ребенок в двери. Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме! Да на Афоне я сроду не был – кто мне поверит? Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень. И напишу я про все, про это строк двадцать восемь… Писал пейзаж чернилами в альбом, И танк подбитый вписывал в пейзаж. Солдат, что был похожим на отца, Лежал на поле мая   и свинца. О, если б мне в ту пору мастихин – Я б мастихином написал стихи. Отец остался жив на той войне. Купил гармонь, чтоб лучше пелось мне. Так далеко, казалось мне, война… Спешат, несут Россию на погост. На нем смешенье из крестов и звезд. За что дрались? Таков был дан приказ. Нас не спросили – вот и весь мой сказ. Сейчас пойду, наливочки напьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, А в пят