Дмитрий Гордон. Официальный сайт - Поэт, основатель Руха, народный

Как вы думаете, какой апокрифический жанр стоит выбрать, чтобы полнее донести до читающего народа сокровенную суть большого поэта? Дифирамб, наградной лист или, упаси Бог, эпитафию? Нет, нет и нет - только демократичный и веселый анекдот. Ну, например, такой. "Шевченко и Пушкин любили перекинуться в карты, но им нужен был третий. Они пригласили сыграть партию Ивана Драча, но тот, когда-то уже состоявший в КПСС, жутко боялся слова "партия" и отказался". У советской власти с поэтом были сложные взаимоотношения. Власть тщетно пыталась его приручить, однако... На счету Ивана Драча более 20 книг стихов, киносценариев и эссе, Госпремии УССР и СССР и... три строгих выговора "с занесением". Оно и понятно: когда собратья по перу посвящали партии пламенные строки, Драч воспевал "луковицу-стриптизершу" и "штаны на солнце", а за стихи про "ситу морду костомахи с червоним прапором в руцi" Иван Федорович смело мог загреметь за решетку. Эти строки, кстати, очень любил цитировать покойный Вячеслав Чорновил, с которым позднее они стали сопредседателями Руха. Драч всегда раздражал номенклатуру своей неуправляемостью и экстравагантностью. Сын Максим до сих пор со смехом вспоминает, как в начале 80-х к нему, тогда студенту-медику, подошел ректор медуниверситета и сурово предупредил: "Отец твой как хочет, так пусть и ходит - хоть в джинсах с заплатками, хоть распатланный, а ты должен быть, как все". Иван Федорович и сегодня не такой, как все. Не верится, что поэту-депутату 68, что за спиной у него немалый административный опыт. Он по-прежнему пишет стихи и не без иронии говорит, что в свои годы вряд ли станет президентом, зато сохраняет все шансы на получение Нобелевской премии. "Нi корови, нi свинi - - Иван Федорович, на мой взгляд, вы уже застолбили себе место в истории Украины, но не исключительно тем, что стали видным политиком, одним из создателей и сопредседателей Руха, народным депутатом... Для меня, как и для сотен тысяч соотечественников, вы прежде всего тонкий, блестящий поэт... - Вы меня так представили (смеется) , что можно уже умирать. - Тем не менее это правда. Я с детства любил ваши стихи, восхищался вашей лирикой... - А где вы родились? - Коренной киевлянин. Живу в Киеве со дня рождения, уже 37 лет... - Ой, Боже, как много! Впору идти на дуэль, но учтите: на дуэли следует побеждать. - Я часто думаю, что, наверное, посредством поэзии с людьми разговаривает Господь Бог. Как, интересно, вы начали писать стихи? Талант вырвался наружу, как лава из вулкана, или сказались гены, еще что-то? - Я человек сельский. Вы вот говорите, что принадлежу истории, но географии принадлежу не меньше. Родился и вырос на юге Киевщины, в селе Тележенцы Тетиевского района. С детства во мне все время звучит рифмованное слово: не дает жить, поднимает меня, портит отношения с людьми, потому что так и подмывает сказать лишнее... В полном соответствии с сакраментальным: "Язык мой - враг мой!". Как только в школе пошли сочинения (это где-то пятый-шестой класс), учительница украинской литературы и языка Анна Исааковна сказала: "Иван, пиши! Тебе нужно писать". А вышло так, что другой учитель очень меня обидел. Перед Пасхой вызвал к доске. Беру я мел, начинаю писать, и тут Николай Ефремович видит, что у меня руки красные - накануне яички красил. "I ти, Iван, крашанки вдома фарбуєш?" - спрашивает. - Тогда ведь нельзя было... - Та куда там! А я же председатель учкома - вот и давай он высмеивать меня перед классом. Затем спохватился, что переборщил, но я так на него разобиделся (хотя как учителя любил)... Долго потом дулся. Как-то он возвращался из района на велосипеде полями, где мы с ребятами играли, и, чтобы помириться, подзывает меня к себе. "Иван, - говорит, - хочу прочитать тебе свое стихотворение. Я его сочинил по дороге". - Понравилось? - Да какое-то несерьезное оно было: про весну, поле и ветер... Но пацаны рты открыли. Думаю: "Если Иван Ефремович стихи пишет, то почему же я не могу?". Конечно, как будущий политик выбрал солидную, политическую тему: "Мы за мир!". ...Через много лет мы с Дмытром Павлычко оказались в Нью-Йорке на Уолл-стрит, и я признался ему, что борюсь с этой улицей с седьмого класса. Там были такие строчки: Боротьба за мир усiх єднає. "Ми за мир!" - так каже увесь свiт. Нас нiхто-нiхто не подолає, Хоч вже скалить зуби Уолл-стрiт. Иван Ефремович написал свое стихотворение для школьной газеты, а я же должен быть выше! "Дай-ка, - думаю, - отправлю в район". И вот однажды играем в футбол. Я, помню, гоню мяч к воротам и вдруг замечаю, что матч остановлен... Наперерез мне, размахивая районной газетой, бежит Иван Ефремович. Разворачивает, а там мое стихотворение и подпись: "Иван Драч, ученик седьмого класса". А стоит это первый раз увидеть (смеется) , как человек становится графоманом. Так и со мной произошло. С того времени, хочу я или не хочу, в политике нахожусь или вне ее, в любви или без, а живут во мне слова - и никуда от этого мне не деться. И Господу Богу больше всего благодарен за то, что я принадлежу слову, а слово принадлежит мне. - В анкетах вы указываете, что имеете неоконченное высшее образование, - из Киевского университета имени Шевченко вас отчислили за политические убеждения. Когда именно у вас начались проблемы с КГБ? - После армии я поступил на филфак, и там вместе с нами учились украинцы из Польши: Леонид Бучило, Мирослав Вербовой (позднее он стал главным редактором газеты "Українське слово", а сейчас живет в Варшаве). И вот они стали рассказывать мне об УПА, бандеровцах, о тех страницах истории Украины, которых в советских учебниках не было. Научили даже песням сiчових стрiльцiв. - Всего этого вы не знали? - Очень отдаленно представлял, на уровне насмешливых песен: Нi корови, нi свинi - Тiльки Сталiн на стiнi. "Їдьте в Запад за мукою". Кто такие бандеровцы и как они отстаивали национальные интересы, я только позже для себя открыл. Меня же воспитывали верным коммунистической идее: ленинское детство, сталинская юность... Был секретарем комсомольской организации сперва школы, затем спецчастей 16-го понтонно-мостового Верхнеднепровского полка. Партийное, так сказать, обеспечение у меня было очень глубокое, серьезное. Потом, правда, в разных ситуациях оно часто выпирало какими-то противоречиями... Я ведь был по-настоящему верующий - в партийном смысле, а ребята из Польши мне все рассказывали, рассказывали... "Следователь КГБ на меня набросился: "Ах ты бандюга, сволочуга, еб твою!.. Да мы тебя угробим, жить не дадим!" - И вы им верили? - Верил, но книжки читать и разбираться, что там к чему, стал уже сам. Ну а потом накрыла меня неприятная история. Я, как вы понимаете, был не из богатой семьи, не значился в списке из 651 миллиардера планеты, опубликованном журналом "Форбс", поэтому летом ходил на занятия в солдатских галифе, зимой - в шинельке, то есть был пригоден для комсомольской работы. В общем, с одной стороны, сделали меня заместителем секретаря по агитации и пропаганде (еще бы, солдат пришел учиться филологии!), а с другой - слово во мне живет: рвется наружу, дышать не дает, - поэтому навесили на меня разные поручения... В университете я умудрялся руководить литературной студией имени Чумака, председательствовать в Шевченковском студенческом комитете, проводил занятия, политинформации... Как-то раз на политинформации говорю: "Слышали, что проклятые сталинисты делают? Они, сволочи, в Караганде танками давили шахтеров, которые вышли защищать свои права". - Это в каком году было? - В 59-м. Когда я закончил, кто-то ко мне подошел: "Иван! Разве можно такое на политинформации говорить?". Я удивился: "Но это же правда! Как я мог не сказать?"... На другой день выхожу из университетской библиотеки, и вдруг двое меня под руки: хоп! Опомниться не успел, как оказался в машине. Привезли на Владимирскую в КГБ - это совсем рядом с университетом, - завели в кабинет и давай допытываться: "Откуда ты про Караганду знаешь? Кто тебе такое сказал?". - "Об этом все говорят", - отвечаю. "Кто конкретно, фамилия?". - "Не помню. Слышал где-то в коридоре"... Там, кстати, я сразу ощутил специфический почерк этого ведомства. Меня два следователя допрашивали: один ласковый, мягкий, добрый, а второй злой. Ощущение, что обливают то холодной водой, то горячей, то холодной, то горячей... Только лагiдний вышел, его напарник на меня набросился: "Ах ты бандюга, сволочуга, еб твою!.. Да мы тебя угробим, жить не дадим!". "Боже, - думаю, - почему они со мной так разговаривают? Я же коммунист, комсомолец!". Наконец, он ушел, и снова заходит сладкий, вкрадчивый. Я к нему возмущенно: "Что происходит?!", а он: "Это не наш человек был, забрел случайно какой-то. Извините, Иван Федорович, за то, что он вам наболтал. На первый раз мы вас отпускаем, но смотрите! Если что-нибудь подобное услышите, обязательно зафиксируйте, кто говорит, и сразу к нам". - "Хорошо!"... Так завершилось первое знакомство с КГБ. В то время я был кандидатом в члены КПСС - в армии поступил, - и для меня это очень много значило... "Вот стану партийцем, - думал, - и в душе развиднеется, что-то откроется, я буду на мир по-другому смотреть, все делать, что нужно для правды, для народа... После посещения КГБ состоялся разговор с заведующим идеологическим отделом райкома Калашем. Он меня так ругал! Я ему говорю: "Когда будут принимать в партию, покаюсь, что побывал в КГБ, что я...", а он: "Нет, Иван Федорович, об этом говорить нельзя. Никогда и нигде даже не заикайтесь!". Тогда я и понял, что у этого государства, этой системы двойная мораль, ощутил всю фальшь такой жизни. Это было что-то ужасное. "Вытянув с балкона зонт, я стал им махать Евтушенко" - Многие ваши коллеги говорили мне: Иван Драч был убежденным коммунистом, но иногда его будто перемыкало - вдруг выдавал вещи, за которые потом приходилось каяться перед Центральным Комитетом и властью. Что они имели в виду? - Ну, представьте: 72-й год, меняется власть, на место Шелеста в ЦК Компартии Украины пришел Щербицкий, и на похоронах поэта Владимира Пидпалого я рассказал притчу про Мамчура. У нас в селе был глухонемой Мамчур, который знал: когда поют соловьи, их очень легко ловить. Он хватал поющих птиц, душил и потрошил... Эту притчу я рассказал, потому что у Володи Пидпалого горло болело. "Он умер от коварной болезни, - говорю, - но песня его осталась, поэзия его будет жить". А на этих поминках присутствовал заместитель секретаря партийной организации Спiлки Николай Данилович Рудь, о котором тогда говорили: "Йде Рудь - дивись, руки не забрудь". Он написал на меня огромный донос: мол, Драч поносил новую власть, убеждал собравшихся, что Щербицкий будет душить соловьев". Боже, что началось! Вызвали на заседание парткома. Чехвостили за Мамчура, за притчу. А я же всегда был в первых рядах: ездил на комсомольские стройки, на Саяно-Шушенскую ГЭС, писал об этом стихи. Партийцы отвели душу, а потом говорят: "Ну что, простим Драча? Вынесем ему строгий выговор с последним предупреждением и записью в личное дело". - Тяжело было тогда поэту в Украине дышать? - Неимоверно тяжело! Нужно было искать выход. Я тем спасался, что работал в кино, много переводил, много ездил. При первой же возможности удирал на Сахалин, в Прибалтику, в Грузию, старался как можно меньше бывать в Украине. С одной стороны, вдали от домашнего очага было худо, а с другой - это был уникальный шанс познать мир. Иначе я столько бы не посмотрел, не объездил бы весь Союз - от Норильска до Курил, от Эстонии до Армении... - Евгений Александрович Евтушенко рассказывал мне, как в начале 60-х приехал в Киев, и Иван Дзюба привел вас к нему в гостиницу. Вы оставили ему свои стихи, и уже вечером со сцены Октябрьского дворца Евтушенко закричал: "Ваня, Драч, где ты?! Я перевел твои стихи на русский язык. Слушай!"... - Был такой грех (смеется) . Дзюба привел меня к Евтушенко, а тот приехал с женой Галей, и что-то они расшалились... Там маленькая подушечка лежала, и Дзюба кинул ее в Галю... Евтушенко очень удивился: что это за отношения уже возникли ме