всей Цейтлин

– литературовед, критик, прозаик. Автор литературно-критических статей и эссе, монографий, рассказов и повестей о людях искусства. В разные годы выходили книги Е.Цейтлина «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» (1996; 2001; на немецком – 2000; на литовском - 1997), «Писатель в провинции» (1990), «Голос и эхо» (1989), «Вехи памяти» (1987; совместно с Львом Аннинским), «На пути к человеку» (1986), «О том, что остается» (1985), «Долгое эхо» (1985; – 1989), «Свет не гаснет» (1984), «Жить и верить...» (1983), «Всеволод Иванов» (1983), «Сколько дорог у “Бронепоезда №14-69”» (1982), «Так что же завтра?..» (1982), «Всегда и сегодня...» (1980), «Беседы в дороге» (1977). Публиковался во многих литературно-художественных журналах. Составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей. Был главным редактором альманаха «Еврейский музей» (Вильнюс). С 1996 г. живет в США, редактирует чикагский ежемесячник “Шалом». Союза писателей СССР, является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного ”). Е.Цейтлина о проблемах еврейского национального самосознания. Цикл эссе «Откуда и куда» посвящен русско-еврейским писателям (в основном - эмигрантам). Цикл «Опыт прощания» включает интервью Е.Цейтлина с бывшими советскими евреями, а также очерки, написанные на основе этих бесед. ПОЭТ О я впервые читал жарким летом 2002- го. Во многих районах России полыхали тогда пожары. Странно ли то, что их тревожный отсвет я вдруг увидел в стихах , которые все больше и больше завораживали меня своей мрачной гармонией? не было. Едва ли не каждое четверостишие сразу и внятно обнажало главную, сокровенную тему автора: Страна моя, пустынная, большая... Равнина под молочно-белым днем. Люблю тебя, как любит кошка дом, Дом, только что лишившийся хозяев. тут, Мне кажется, я не уйду отсюда, Когда и все хозяева уйдут... Стихотворение было написано в 85-м – жизнь тому назад. И названо без ложной скромности: «Памятник». Только в отличие от пушкинского «Памятника», где поэт пытался заглянуть в Россию будущего, «страной» советская империя. Мотив расставания с империей по-разному варьируется в современной русской литературе. У он был неповторим. Не просто резко ее индивидуальностью. Мотив этот тянулся издалека – угадываясь уже в самых первых стихах. Тогда, в середине и конце восьмидесятых, империя быстро – точно с крутой горки - двигалась к своей гибели. Повторяю, многие поэты и прозаики (прежде всего – создатели грозно-зловещее, порой фантасмагорическое движение. А в стихах я легко обнаружил все этапы, предшествующие смерти. В том числе - агонию. У лирической героини были сложные отношения с империей. В том же 85-м, в стихотворении «Чтоб глаза не покрылись коростой...», ...Мы с Россией друг друга еще не простили и, взаимные счеты взаимно храня, мы молчим. А чтоб в памяти волки не выли, этой памяти тоже лишили меня. Ни врагов, ни друзей - адвокаты и судьи вычисляют-считают "жидовский расчет"... ни одной моей жертвы она не возьмет... Как уже догадался читатель, тема еврейской судьбы. уточнять? Когда мы думаем о современном российском еврействе, перед нами открывается многовариантность судеб. Одни оказались в дни гибели империи в Израиле, другие растеклись по миру (где нас только сегодня ни встретишь!). Третьи - как Эвелина - оставались в России... Впрочем, именно это ...Я буду в четырех стенах забыта, Где с четырех сторон судьба стоит. И кто-то скажет: "Ваша карта бита. Вам путь отсюда далее - закрыт..." Логичен ли такой вариант еврейской судьбы? С одной стороны – у автора понимание: «Я еврейка, мне верить России нельзя». С другой стороны – обреченная верность вчерашнего пленника своему умирающему тюремщику. Я думаю, в этом выборе все же решающим было иное. Стремление поэта (скорее всего, подсознательное) до конца выполнить свою миссию – свидетеля и летописца крушения империи. Ну, а если уж говорить о еврейской судьбе в мистическом плане... Как утверждают наши мудрецы, все мы сегодня - где бы ни жили - еще идем по духовной пустыне. Еще ищем себя. Еще мучительно изживаем в себе рабство. (Об этом, кстати, сама написала в 1994-м стихотворение «Священная история»). Но вернемся в Россию. Как известно, гибель империи сопровождается катаклизмами, различного рода волнениями. В том числе - слухами о еврейских погромах. Вот как отреагировала героиня Убьют меня пятого мая. Придут, постучатся, убьют. Я буду лежать неживая, Нарушив домашний уют. Без боли, без слез, без вины, - Нет, нож, что в живот мне воткнули, Наружу пройдет, из спины. Да я и жила как умела. Всё в небо глядела, рвалась. И вот, наконец, полетела. И вот, наконец, дождалась. И вот, наконец, допросилась. И в дом постучалась беда. По смерти моей - навсегда. Стихотворение «Убьют меня пятого мая...» примечательно безоглядной готовностью лирической героини пожертвовать собой. Жертва? В иудаизме это понятие имеет особый смысл. С помощью жертвы можно достичь многого. Вот и героиня надеялась: она принесет себя на заклание; ее жертва во имя России будет принята. И результатом банального погрома станет чудо – возрождение страны, возрождение человеческих душ: Поднимутся древние храмы. И добрыми станут сердца. И те, кто убил меня, сами Допишут стихи до конца. врейские погромы в 90-м Россию, по счастью, миновали. ...Когда империя, наконец, рухнула, героиня не поверила своим глазам: так удивляешься сбывшейся, не смотря ни на что, мечте. Гамма чувств по этому поводу была, впрочем, многообразной. В стихотворении «Дикие лебеди» (1992) меня поразил один образ: «страна, словно крылья, сложила границы». Мне показалось даже: здесь различима затаенная нежность. Ну, конечно же, она не только ненавидела империю... безумных... В костре остывала зола... ...А мне-то что делать? в стране, моим гневом спаленной дотла? Жизнь, как известно, умнее нас. Надо только поддаться ее течению. К этой мысли, подобно толстовским героям, рано или поздно приходит большинство людей. В том числе - поэты, ощущающие свою особую миссию. занималась вполне обыденным делом. Вместе с мужем, поэтом Анатолием Богатых, она торговала в метро книгами, в буквальном смысле семью от голода. Между прочим, так выживали в ту пору десятки молодых московских писателей. Наверное, тогда и родился «Черно-белый романс»: ... В стране волоокой, где крыша течет, но время повернуто вспять, и даже имеет печать, где нынче у вас миллион на счету, (а значит - не мне вас судить), извольте мне все оплатить...         «Счет», предъявляемый Ракитской, был обширен. И, конечно, он не сводился к материальному. И, конечно, он рос...          Ах,  если бы дело было только в  антисемитизме – государственном ли, бытовом ли, интеллектуальном! В «Еврейской мелодии» (1995) Ракитская язвительно реконструирует мышление антисемита: Не женитесь на русских еврейках, - . Они ходят порой в телогрейках, притворяются русской душой...         Можно спокойно оборвать цитату. Здесь все понятно. Но вот семь лет спустя Ракитская напишет стихотворение, которое, на первый взгляд, звучит кощунственно в устах человека, воспитанного на  русской культуре: Вся русская поэзия, ты – бред. В тебе ни смысла, ни дороги нет. пьяный пароход, Меня эти строчки сначала покоробили, хотя они были так очевидно эпатажны, очевидно нарочиты. Они были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание читателя. Вчитавшись, однако, догадываешься: «священные коровы» нашей интеллигенции целы - не обо всей русской поэзии идет здесь речь. И даже, скорее, речь вообще не о стихах – о стихии. О стихии, которая, прячась в различные концепции русской самобытности, вновь и вновь ломает судьбы творцов. Уносит Россию в бездну. Вот с этим-то и спорит … Пока они поют про ямщика, Мне душу рвет вселенская тоска, Сжимает сердце в каменный комок, – ............................................................... ...Я жить хочу. Оставь меня, страна. Нерусские у внуков имена. Им будет жить светло и налегке. Им не писать на русском языке. Думаю, косноязычие поэта тоже намеренно: «Им жить светло и налегке»... У внуков и впрямь – другая судьба, другой язык, похожий на тот, которым говорят наши дети и внуки в Америке. Но вот отпустит ли Россия (я не о местожительстве – о душе), не знаю. Ведь их притяжение взаимно. , написанном в самом конце тысячелетия: Те, кто живут на другой стороне. Нам улыбаются с той стороны. Нас победили. Нас более – нет. Во поле чистом оставленный дом. Вольная воля гуляет с ножом. Дверь нараспашку – входи и бери. Стыдно снаружи и тошно – внутри. итог? прашивал я себя. Читая эти строки, которые как бы пунктиром очерчивают бурлящие эмоции миллионов людей, мне также очень хотелось понять - от чьего имени говорит теперь, спустя годы, автор? кому принадлежит это «мы»? Вроде бы, еврею нечего вздыхать о гибели империи, где он из создателя давно превратился – в результате государственного антисемитизма – в заложника. Вроде бы, сама Эвелина четко сформулировала когда-то: «Я еврейка - мне брать не велели чужого: ни чужого куска, ни чужую беду...» , . И дело не только в известном парадоксе психики еврея: он всегда без спроса «берет» любую «чужую беду», сплавляет ее своей, вечной. И выдыхает: «... Нас более нет». Все сложнее. Перед нами еще один горький парадокс: именно на обломках империи героиня вдруг обрела то, к чему так безуспешно стремилась. Обрела странное братство, к которому не могла пробиться долгие годы. Еще в 1984-м, в стихотворении «Памяти Высоцкого», она мечтала: Я хочу быть такой, мог меня разбивать, как в лесу разбивается крик, мог любой, леденея от счастья, до чего ж примитивный язык... Наконец, мечта сбылась. Чтобы убедить я, отправимся напоследок вместе с поэтом по ночной Москве. Предупрежу только: сюжет маленькой поэмы «Аленький цветочек» (1999), своего возлюбленного. ...Вот я выхожу к магазину, к ночному, в четвертом часу. Хозяину лавки, грузину, я прибыль в кармане несу. наверно, уже узнает. и молча бутылку дает. , я мимо скорее пройду, и к ним перейти, за черту, как будто боюсь я подслушать, как что-то звенит и поёт, уходят в бесцельный полёт. Уходят, от боли синея, добру неподвластны и злу... Но кажется, нет мне роднее любого бомжа на углу, тетки, заклеившей пластырем бровь... общая кровь. Так долго ли, коротко ль время, но всё непрогляднее дни. киосков ночные огни. Я больше тебя не ругаю, напрасные слезы не лью. и, морщась, глоточками пью... И словно вся жизнь на ладони, взрываясь, сгорает дотла. Несутся крылатые кони, горят в небесах купола... кажется, я улетаю туда, где другие пути. Я знаю, я знаю, я знаю - теперь уже всё позади. И птица небесная плачет, и льется златое вино. И мы одинаковы, значит не всё ли равно... Катарсис, который переживает героиня , в комментариях, пожалуй, не нуждается. Не нужны и размышления о том, точна ли . Что с того, что кто-то видит недавнюю историю России, а тем более ее сегодняшний день по-другому. Поэт (в отличие от ученого) пишет совсем иную историю. И , в отличие от ученого, он всегда прав. Он всегда – единственный и бесспорный свидетель. Извечный вопрос: откуда и куда идем? журналах, альманахах, газетах - многие из них умерли в времена; выпустила две книги стихов: «Дожить до тридцати» (1991), «Без гнева и печали» (1998). В одном из сборников я увидел ее - уже давнюю - фотографию с тремя маленькими детьми. А в «справке об авторе» прочитал: окончила Литературный институт (занималась в семинаре Евгения ). На ту же тему – в ): «В Литературном институте конца 80-х, который иной раз без насмешки называли «лицеем», Эвелина была «за Пушкина». Ее богатая, брызжущая остроумием и энергией одаренность сразу бросалась в глаза». Из заметки в Интернете ... совершенно недосуг заниматься сво